Прохоров извлек из-под лавки настоящий березовый веник, сухой, слежавшийся, понюхал жухлые листочки.

— Давайте быстрей! — крикнул он из парильни.

Вода в тазу быстро темнела от веника. Прохоров зачерпнул ковшиком этой коричневой воды и плеснул в разверстый зев камеленки. С коротким всхлипом вырвался клуб пара, растекся под деревянным подволоком, ожег плечи.

Прохоров плеснул еще, принюхался.

— Все-таки не тот дух, холодный. Железо кругом, куда от него денешься. Ну да ладно. — Он полез на полок, пластаясь к горячим доскам, вжимая голову.

Сухой пахучий жар обволакивал, расслаблял. Сухие волосы на голове потрескивали.

Через минуту Туликов не выдержал и сполз с полка.

— Не в службу, а в дружбу, — попросил Прохоров, — наддай еще.

Он кряхтел и постанывал, охаживая себя веником, который скользил по его спине, по бокам, казалось, сам собой, легко и мягко.

— Сначала вдоль лопаток, вот та-ак, потом по бокам, вдоль позвоночника. Избави бог — поперек…

Он сполз с полка, сел рядом с Туликовым, с удовлетворением потирая ладонями мягкое, распаренное тело.

Из-за глухих переборок докатился слабый удар далекого взрыва. И словно бы сразу все переменилось в бане: почувствовалась духота, запахло застоялой сыростью…

X

На остров к гидрографам Туликов поехал с надеждой хоть немного побыть в уединении, отписаться. Но и здесь оказалась уйма материала для газетчика. И вот он сидел в палатке и расспрашивал лейтенанта Гиатулина о том, как создавался на острове координационный пост.

У себя на сандалетке Туликов увидел небольшую ящерицу.

— Гляди-ка! — удивленно воскликнул он.

— Не остров, а сковорода горячая, — сказал Гиатулин. — Наши палатки — единственная тень, вот и забегают. А вообще, на всем острове, кроме ящериц да мух, никто не живет. Правда, недавно сверчок пиликать начал. Откуда взялся?

Гиатулин говорил медленно, словно через силу, и Туликов понял: лейтенант задремывает от усталости. Казалось бы, от чего уставать? Сиди у теодолита, гляди на тральщики и через каждые две-три минуты передавай радисту данные о их передвижении. Но такое сидение выматывает хуже надсадной физической работы. Все время в напряжении, чтобы не упустить момент, когда корабль начнет сбиваться с курса. Отклонится на какой-нибудь десяток метров и может напороться на мину. Вчера Туликов сам сел к теодолиту, но через минуту отказался: глаза слезились, черные точки тральщиков растворялись в ослепляющих бликах. А Гиатулин сидел у теодолита целыми днями, а иногда, если траление велось ночью, то и круглыми сутками.

— Пойду пройдусь, — сказал Туликов, решив, что надо дать Гиатулину отдохнуть.

— Далеко не ходите. Вокруг-то мы проверили — чисто, а дальше кто знает. Арабы говорят: могут быть мины.

Под палаткой с приподнятыми полами тянул слабый ветер, горячий, он все же создавал иллюзию охлаждения. Туликов вышел под прямые солнечные лучи, и ветер исчез. Со всех сторон дышало жаром, песок обжигал даже сквозь подошвы.

Упоминание о минах заставило пристально вглядываться под ноги. Он прошел к развалинам старого маяка и огляделся. Отсюда был виден весь остров, длинной серой косой протянувшийся на целую милю. Вдали за ним синело море, и темной полосой виднелся другой остров, такой же низкий и пустой, без деревца, без кустика. Угнетающей душу пустынностью веяло от всего, что было вокруг. Никак не представлял себе Туликов, что такими мертвыми могут быть тропические острова. «Пальмы, синие лагуны, экзотика», — вспомнил он разговоры перед отъездом и невесело рассмеялся. Здесь экзотикой был он сам.

Самым живописным местом на всем острове был координационный пост. У кромки берега, выстланного ослепительно белым песком, стояли три палатки, темнела бочка с водой, зарытая в песок, высилась антенна. Там была жизнь: ходили люди, кто-то плескался в бухточке на мелководье. Туликову вдруг нестерпимо захотелось туда, в бухточку, и он заторопился к берегу, на ходу расстегивая рубашку. Сбросив шорты и сандалеты, плашмя плюхнулся на воду. Его передернуло от озноба: после пятидесятиградусного обжигающего воздуха тридцатиградусная вода показалась ледяной.

— Не хотите поплавать? — Мичман Смирнов кинул ему трубку и маску для подводного плавания. — Далеко не заплывайте, на глуби акулы ходят. И на кораллы не наступайте, только на чистый песок. Ежей много…

Туликов натянул на лицо маску, поудобней пристроил загубник, нырнул и обмер от невиданной красоты подводного мира. Кораллы самых разнообразных форм — ажурные, шарообразные, блюдцевидные, раскинувшиеся легкими веерами, а то и массивные, испещренные лабиринтом извилин. Золотистые рыбка скользили меж зыбких щупалец бледно-фиолетовых анемон. Черные ежи топырились тонкими длинными иглами. Среди водорослей весело кувыркались морские коньки. Порхали полосатые рыбы-бабочки, склевывая кораллы тонкими клювиками. Неожиданно выскакивали сплющенные с боков морские окуни, черно-бархатные губаны, голубые морские караси. Откуда-то появилась вдруг колючая рыба-шар, плывущая вниз головой и кверху брюхом. Туликов решил, что рыба гибнет, и протянул к ней нож, но она с необыкновенным проворством юркнула в сторону и пропала в черных, зеленых, красных зарослях.

Туликов вынырнул, глотнул воздух и огляделся, На берегу что-то случилось: старший лейтенант Сурков у теодолита махал рукой, кого-то звал, один из матросов торопливо надевал рубашку, другой бежал за палатки, где был движок. Туликов изо всех сил заспешил к берегу и, как был в трусах, побежал к теодолиту. Возле Суркова, сидевшего с плотно закрытыми глазами, топтался лейтенант Гиатулин, просовывая руки в рукава рубашки (в тени палатки все отдыхали, раздевшись до трусов), он заглядывал в окуляр теодолита.

— Не вижу! Корабль не вижу! — повторял Сурков. — Передайте по радио: не вижу!..

— Погоди передавать, разберемся, — говорил Гиатулин. Он хмурился и вытирал слезы: море сияло как зеркало, слепило.

— Передай. Нельзя, чтобы они думали, что мы их видим.

Туликов знал, что угловые величины, переданные отсюда по радио, принимал на тральщике капитан-лейтенант Колодов, который и производил нужные вычисления, поступающие потом к рулевому в виде команд.

Гиатулин протирал глаза и все всматривался в белое марево, стараясь разглядеть темную точку корабля.

— Должны увидеть! — зазвенел в наушниках голос Колодова. — Смотри внимательнее.

— Товарищ старший лейтенант, — донеслось из-за палаток. — Киреев упал. Солнечный удар!

— Оставайтесь тут, я пойду помогу, — сказал Туликов. В одних трусах он побежал в палатку.

— Голову накройте! — крикнул Сурков.

Моторист, старший матрос Киреев, лежал навзничь на раскаленном песке, и возле него уже суетились два матроса и старшина 1-й статьи Светин, которого все называли гарнизонным доктором, поскольку он имел некоторую санитарную подготовку. Бледное лицо Киреева странно сливалось с белым песком.

Туликов крякнул, поднимая матроса, и согнулся от неожиданной боли. Светин, крепкий, кряжистый, перехватил обмякшее тело матроса и понес его к берегу, к воде.

— Брезент несите! — властно приказал он. — Да корреспондента оденьте. А то придется двоих откачивать.

Кто-то надел на голову Туликова пилотку, накинул на плечи распашонку.

На берегу матросы держали брезент, создавая тень. В тени, по грудь в воде, сидел старшина Светин и держал Киреева так, чтобы у него только лицо было над поверхностью воды.

Туликову стало не по себе. Он прошел в палатку и лег на раскладушку, с беспокойством прислушиваясь к пульсирующей боли в животе. От теодолита доносились радостно четкие доклады лейтенанта Гиатулина, должно быть, все же разглядевшего корабль.

В палатку внесли Киреева, положили на соседнюю раскладушку. Все еще смертельно бледный, ослабевший, он виновато улыбался, пытаясь подняться. Светин погрозил ему пальцем и принялся ощупывать живот Туликова.

— Может, отравление, — сказал он, — а может, и аппендицит. Тут врачу надо бы глядеть, не мне. Скоро вертолет воду привезет, с ним улетите.