Наконец полковник встал, все тотчас поднялись из-за стола. Полковник снова полез за своим платком и что-то произнес.

— Господа! К сожалению, я очень занят, — быстро перевел переводчик. Винченко болезненно поморщился: бестактность. Он, видите ли, занят, а они, стало быть, не заняты?..

Едва поспевая за полковником, переводчик заговорил о том, что война прервала важнейший мировой торговый путь через Суэцкий канал, что Египет при помощи американцев намерен снова ввести его в строй, что расчистка Суэцкого залива от мин — одна из важных работ, проводимых сейчас с помощью советского флота.

Ничего нового. Но Винченко сделал новый для себя вывод: заместитель командующего здешним военным округом, как видно, дает понять, что присутствие советских кораблей в египетских водах — вынужденная мера.

В этот момент с моря, слабо токлнувшись в стекла, донесся звук далекого взрыва. Полковник на миг прервал свою скороговорку и, словно спохватившись, заговорил о том, что в знак признательности за помощь в разминировании залива он желает вручить советским офицерам подарки. Переводчик подал ему небольшую декоративную тарелку с лежащей на ней авторучкой а двумя американскими карандашами. Полковник шагнул к Полонову. Полонов спокойно взял тарелку и заговорил о том, о чем еще два года назад часто говорилось египетскими официальными представителями: советские люди питают самые добрые чувства к трудолюбивому египетскому народу. Советский Союз всегда в трудную минуту приходил на помощь Египту. Вот а теперь советские моряки до конца выполнят свой долг, какие бы трудности ни пришлось преодолеть. Он говорил о том, что первый этап работ успешно завершен — протрален фарватер, по которому уже прошли к Суэцкому каналу американские суда.

Полковник заторопился. Ничего не говоря, он раздал подарки, еще раз громко высморкался и вышел.

— Пообедали! — насмешливо сказал командир «Смелого» капитан 2 ранга Володин, когда все они забрались в вертолет и снова почувствовали себя дома.

— Ничего, — угрюмо проговорил Гаранин. — Должен же быть ответный визит. Пригласим на корабль, покажем, что такое настоящее гостеприимство, не будем злопамятны.

Взметнулась пыль, промелькнули в окнах вертолета метелки пальм у губернаторского дома, завалились назад белые минареты, и поплыло внизу пестрое от рифов море.

На полетную палубу крейсера сходили как на родную землю — с чувством несказанного облегчения.

— Не пообедать ли нам? — неожиданно продолжил Полонов. — По-своему, по-русски, а?

— Это дело! — оживился Винченко.

IX

Валентин Иванович Туликов перечитал исписанные страницы блокнота и удовлетворенно хмыкнул.

В последние дни Туликов не мог отделаться от ощущения, что его «перепрыгивание» с корабля на корабль, беседы с матросами, старшинами, офицерами, бесконечные записи в блокнотах не более как медленное приближение к каким-то очень важным обобщениям. Началось это с разговора с Прохоровым на пустынной дороге. Прежде он видел свою задачу лишь в том, чтобы собрать факты и поувлекательнее изложить их, теперь же захотелось понять что-то большее, чему он еще не нашел ни объяснения, ни названия. Он уже не мог рассматривать этот поход кораблей как очередной эпизод жизни флота. Вся операция боевого траления представлялась ему факелом, в свете которого высвечивались какие-то краеугольные массивы, которые он пока что не мог понять.

— Здравия желаю, товарищ капитан третьего ранга! Вызывали?

Громовой голос принадлежал старшине 1-й статьи Генералову.

— Садитесь.

Старшина грузно опустился, и Туликову показалось, что при этом покачнулся весь корабль.

— Ну и здоров же! — не удержался он от реплики. — Небось гирями занимаетесь?

— Могу, — со спокойной уверенностью, свойственной очень сильным людям, ответил старшина. — Только не люблю я их.

— А что вы любите?

— Интарсию.

— Это что такое?

— Инкрустация на дереве. Берутся листочки разных пород дерева, тоню-юсенькие, и наклеиваются на доску…

Туликов с интересом смотрел на него. Было необычно слышать в гудящем голосе нотки нежности, в особенности когда он, сложив губы, произносил «тоню-юсенькие».

— А чего вас на эту интарсию потянуло?

— Так я же дома столяром работал. Приходилось заниматься фанеровкой мебели. А как на флот попал, еще в учебном отряде, послали меня ленкомнату оформлять. Ну я и решил сделать что-нибудь такое…

— Как-то не вяжется ваша силища и эта… интарсия…

— Может, потому и к тонкой работе тянет. Ведь хобби — заполнение какого-то вакуума в человеке.

«Вот тебе и старшина! — подумал Туликов. — Генерал, а не старшина! Хобби — заполнение вакуума души». — Он принялся торопливо записывать понравившийся афоризм.

Неожиданный получался разговор. Пригласил он этого Генералова, чтобы расспросить о жизни и службе, заполнить образом старшины пустующую клеточку в почти готовом очерке о флотских рационализаторах. Их оказалось необычно много на кораблях. Словно трудности дальнего похода сами по себе будили в людях творческие порывы. И вот выясняется, что и домашние увлечения здесь не забыты.

Капля пота упала на блокнот и словно поставила точку в конце записи. Было душно, как всегда в эту послеполуденную пору. Тянул ветерок, но он был горячий, сидеть на палубе становилось невмоготу.

— Жарковато!

— В машине еще жарче, — отозвался старшина. Он сидел как ни в чем не бывало, глядел в искрящуюся даль моря. Под бортом плавбазы шел египетский катер, тот самый, что по утрам забрасывал гранатами акваторию порта и устраивал неурочную побудку. За ним золотистой лесенкой бежали волны.

— Знаете что, — сказал Туликов, — попробую-ка я написать о вас. Отличник службы, рационализатор, да еще это хобби. Согласитесь, такое не часто встречается.

— На плавбазе-то? — изумился старшина. — Не знаю, как на других кораблях, но у нас каждый второй чем-нибудь своим занят. Сейчас поутихли, а дома так во всех кубриках звон — чеканкой заняты.

— Чеканку я видел.

— А Славка, то есть, извините, старшина второй статьи Чернышов, так тот с кистями не расстается. До службы, говорит, баловался, а теперь вроде всерьез.

— Ну, это не каждому дано.

— Кому что. Веревкин вот скульптором заделался. До службы глины в руки не брал, а в прошлом году попросили его помочь оформить ленкомнату, и он как проснулся. Говорит: сам не знал, что умею. У нас даже композитор есть — старший лейтенант Пеклеваный. «Провожала девчонка матроса» — слышали? Его песня.

Туликов засмеялся.

— Послушать вас, так не корабль получается, а сплошная художественная самодеятельность…

— А, вот вы где! — послышался знакомый голос.

Туликов оглянулся, увидел капитана 1 ранга Прохорова. За эти дни Прохоров сильно загорел и теперь в выцветшей, как у всех офицеров, пилотке, сильно сдвинутой на правое ухо, в расстегнутой рубашке-распашонке с темными пятнами под мышками никак не походил на старшего начальника, перед которым полагалось вскакивать по стойке «смирно».

— А мне говорят: газетчик на плавбазе. Решил разыскать, пригласить в баню.

— В баню?!

— Они на плавбазе по-барски живут. Сауна на корабле, представляете?

— Так тут, — он обвел глазами небо, море, палубу, — везде баня.

— Э, не скажите. Баня есть баня. А это, — Прохоров тоже повел глазами по сторонам, — жалкая имитация.

Баня оказалась настоящей, с парильней. Была и камеленка — ниша с крепко зажатыми в ней валунами, чтобы не громыхали при качке. Из камеленки несло сухим жаром. Но больше всего поразило Туликова небольшое окошечко, вделанное в стенку из горбылей. Через него сочился слабый свет, и там, за замутненным стеклом, виднелся зеленый бережок с дощатым мосточком под развесистой ивой и белесая гладь озера.

— Каково? Картинка за стеклом всего-то, а каково?