Винченко пересек полетную палубу и, как перед пропастью, остановился у леерного ограждения, за которым была чернота. Море светилось, пульсировало искрящимися точками, словно внизу тоже было звездное небо, разматывало за кораблем свой млечный путь. Винченко поймал себя на том, что думает не об окружавшей его экзотике, а о доме, о дочке, которая сидит сейчас над учебниками, готовится к экзаменам в институт. Больше всего ему хотелось, чтобы она, именно она, а не он, видела все это.
— Стареешь, — вслух сказал он себе.
— Все стареют…
Он вздрогнул, так неожиданно прозвучал за спиной этот голос, оглянулся. Рядом стоял, как все его величали, главный эскулап корабля Плотников. Видно, вызвал его вахтенный офицер, поскольку было у Винченко уже такое. Первый раз боль догнала его у Канарских островов и тоже ночью, и тогда он тоже ходил один по полетной палубе, заставляя себя отвлечься.
— Что, Евгений Львович, опять болит?
— Побаливает.
— Как вы медкомиссию обошли?
— Как обходят, — сердито сказал Винченко.
— Пойдемте-ка отсюда, пойдемте. Согреться вам надо, чайку попить горяченького.
Как совсем больного, он взял его под локоть и повел. Палуба тускло посвечивала, и была она как горное плато, за краями которого обрывались черные пропасти.
Доктор привел его в каюту, уложил в постель, пристроил на животе грелку, сам сходил, принес обжигающе-горячего чаю, настоял, чтобы Винченко сейчас же при нем выпил стакан, и только после этого ушел, пообещав наведаться утром.
От грелки да чая, от трогательной заботы доктора ему стало тепло и грустно. Он лежал и думал об удивительной флотской семье, в которой, несмотря на строгость порядков, на внешнюю грубоватость, нежности ничуть не меньше, чем в иной обычной семье на берегу. В глубинах корабля подрагивали машины, их монотонный шум, их вибрация, передававшаяся через переборки, усиливали это ощущение уюта, успокаивали.
Боль поутихла, Винченко закрыл глаза, но не спалось. Вспомнилась фраза писателя Соболева: «Что такое корабль? Как передать это понятие, которое для моряка заключает в себе целый мир? Корабль — это его семья… это арена боевых подвигов моряка, его крепость и защита…» Вспомнилось вчерашнее подведение итогов соревнования. От 17.00 до 17.30 начальники служб, как обычно, докладывали результаты дня. Потом был разбор тактических учений, и он отчитал Гаранина за ошибки: первый «залп» сделал одновременным, повторный «залп» сразу готовить не начал, потерял время…
— И ты теряешь время, — вдруг сказал себе Винченко. — Спать не спишь и дело не делаешь. Сколько в дневник не записывал?..
Дневник был для него не причудой, он записывал мысли для того, чтобы потом, когда придется составлять отчет о походе, было что писать, не копаясь в корабельных документах, не опрашивая людей.
Винченко встал, передвинул грелку на поясницу, примотал ее одеялом и сел к столу. Достал толстую тетрадь в клеенчатом переплете и вдруг начал писать совсем не то, что собирался:
«Погода отличная — облачность 3—4 балла. Температура днем +25°C. Встречных судов удивительно мало. «Смелый» идет головным на одном двигателе: сдерживает танкер. Видели огромную стаю акул — до самого горизонта черные треугольники плавников. Что бы это означало — такое скопление акул? С вертолета засекли двух гигантских скатов — до десяти метров в размахе… Таинственный мир океана! Как мало мы знаем о нем!»
И лишь после этого он начал писать то, ради чего, собственно, и сел к столу в этот неурочный час:
«Корабли НАТО не оставляют нас без внимания. Вчера с норд-веста подошли эсминец «Лоуренс» и сторожевой корабль «Монтгомери». Это было весьма странно, поскольку идем мы в стороне от оживленных морских путей. Видимо, они специально искали нас, обнаружив радиопеленгованием. На «Лоуренсе» флаг адмирала с четырьмя звездами. Вышел на связь, вызывал на русском языке. Полны любезностей. Говорят, что старший адмирал рад неожиданной встрече и желает счастливого плавания. Ответили по-русски, они не поняли. Тогда по-английски, что, мол, тоже рады встрече и желаем счастливого плавания. «Вы говорите по-английски лучше, чем я по-русски», — сказал адмирал. Я ответил, что наши знания языков одинаково требуют совершенствования… Полюбезничали и разошлись».
«Сумерки в тропиках очень короткие, а ночи темным-темны, — неожиданно вставил Винченко. — Воздух душный и влажный. Вчера бросил гривенник в Атлантический океан, чтобы старик не гневался на нас. Глупо, конечно, но лучше бросить на всякий случай…»
Винченко засмеялся, вспомнив, как оглядывался, бросая этот гривенник. Он поправил грелку, выпил еще стакан чаю и продолжал писать:
«А позавчера на 20 кабельтовых приблизился крейсер «Чикаго». Семафор с крейсера на русском языке: «Для старшего офицера на борту от контр-адмирала Митис Невеа. Рады встрече с вами. Желаем успеха. Счастливого пути». Мы ответили по-английски. «Чикаго» перешел на правый траверз, затем, под кормой, на левый, все чего-то высматривал. Маневрировал, правда, осмотрительно, предваряя свои действия флажными сигналами…»
Винченко откинулся на стуле, обдумывая странные маневры натовских кораблей. Решил, что в этом походе и в других, если в другие пустит почка, надо учиться принимать подобные «странности» за естественное проявление лицемерной агрессивности НАТО.
«Лицемерной агрессивности», — повторил он про себя необычное словосочетание. Агрессивность ведь всегда была прямолинейной. Всегда ли? Агрессивность всегда была наглой — это точно. Наглость агрессора взбадривает себя, подавляет страх возможной расплаты. Наглость ему необходима как допинг, как жулику нужно спиртное, чтобы, оглушив себя, идти на темпов дело… А что же такое «лицемерная агрессивность»? Это, должно быть, от былой аристократичности, попытка сохранить лицо джентльмена.
Кадровый военный, Винченко многое знал об этом агрессивном спруте, раскинувшем щупальца по всем континентам и океанам. У него много адресов, но главный — штат Вирджиния, почтовый индекс 20301, министерство обороны… Обороны!.. Опять лицемерие! Эта «обороняющаяся» организация имеет глобальную сеть военных баз, которая охватывает 32 страны мира, где размещено 1500 военных объектов, из них 336 — крупные базы.
Голова спрута — самое большое служебное здание мира, пятигранник, с каждым годом все больше врастающий в болотистый берег реки Потомак, как говорят сами американцы, под тяжестью поглощаемого им золота, под тяжестью преступлений. За послевоенные годы США 215 раз использовали свои вооруженные силы в агрессивных целях, а в 33 случаях были на грани применения ядерного оружия. Пентагон — это 27 километров одних только коридоров, 25 тысяч служащих. Пентагон — свыше двух миллионов солдат и офицеров. В условиях полной безопасности границ это более чем многовато для мирного времени. Объяснение может быть одно: вооруженные силы США нацелены на военную экспансию, на агрессию…
Не сильная, но чувствительная боль толкнулась в поясницу, отдалась в паху. Прокатилась волна озноба, Винченко повалился на койку и вызвал вестового.
Явился доктор Плотников, сделал укол.
— Что это? — спросил Винченко.
— Бициллин. Спать, спать вам надо.
— Да не спится.
— Сейчас уснете…
После укола ему и в самом деле захотелось спать. Некоторое время он смотрел на сидевшего рядом доктора, ничего не говоря, прислушиваясь к себе, и вдруг провалился в сон как в бездну.
Проснулся внезапно и, как всегда, сразу встал, выглянул в иллюминатор. В густом синем небе стояли высокие облака, какие были вчера и позавчера, и еще много дней: верхний ярус облаков — пористые, нижний — рвано-кучевые. Солнце было высоко, и Атлантика, как всегда, густо-бирюзовая, до самого горизонта была испещрена какой-то подвижной сыпью. Он не сразу понял, что это дельфины, так неправдоподобно много их было. Вблизи и дальше, и совсем далеко выныривали и исчезали черные полудуги спин.